![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Про(пере?)читал несколько поздних рассказов Чехова. Люди теряют, забывают молодость, взаимно теряют надежду на любовь, а другие люди, очень похожие на них, стоят на грани чего-то хорошего, живут на этой грани. И ничто не правда и не неправда, и всем рассуждениям грош цена. И автор четко видит непреодолимую, ПОЧТИ безнадежную сложность жизни - и таки ЖИВЕТ И ЛЮБИТ, и это удержитвает - без отрывающего от реальности пафоса. Ключевое слово - ПОЧТИ?
Примерно понимаю, почему я к нему обратился: как к последней точке перед XX веком. Как к уже-не-Толстому, но и еще не символисту.
Он же лишен идеологии. Он (уже) ничего не знает, но и (еще) не строит ничего и на этом незнании.
Мне подумалось: вот я размышляю про "силу жизни", про объективно существующий смысл существования живого, про то, что спонтанного саморазвития не отнять у реальности, и мы - одно из его выражений. И что, поэтому, смерть не страшна, она лишь шаг в развитии, и любовь - не меньшее самоотречение, чем смерть.
(И что даже если она будет преждевременной, это плохо, часть индивидуального содержания погибнет, но, к счастью, многое уже сделано, и многое дорогое мне сделано другими, и оно останется. "Доктор Живаго" уже написан, свет месяца в момент безвозвратной потери, свет рябины в низком слонце - этому содержанию уже ничего не грозит. Это несколько успокаивает.)
Вот я рассуждаю про все это, и я понимаю, что все эти мысли про объективно детерминированное развитие, придающее всему единую ценность и смысл - тоже "внутренняя идеология", тоже, в каком-то смысле догма. Или, по крайней мере, используется как догма. Толстой с Достоевским заимствовали такого рода опору из религии, они "знали, как надо" и утешались этим. В XX веке, после, в частности, "Будущего одной иллюзии" Фрейда, некритично принимать любые желаемые догматы стало сложнее, приходится искать опору с помощью науки, в объективных законах реальности.
А Чехову хватило силы жизни обойтись без опоры вообще. Опереться на саму жизнь, без более или менее искуственных интеллектуальных конструкций.
От этих расскзов у меня появилось сложное, трудно выразимое чувство, разом охватывающее и почти отчаяние, и почти счастье. Как будто бы он говорит: да, ничего не ваыходит и не выйдет. И мы можем ничего не знать, и не ломать голову: есть ли надежда, или ее нет. И при этом жить - а значит, находить или чувствовать в жизни нечто ценное, осмысленное, и терпеть ради него все прочее. Счастье имеет терпкий вкус.
Тут есть некая драма негордого, неосознанного, почти слепого участия. Но не того, которое столь гордо воспето Толстым. Может и того же, но именно не воспетого, а показанного на практике. Основное для меня слово, сказанное Чеховым - это не слова, а сам факт его жизни и творчества - в контексте того, что он чувствовал и понимал все то, от чего иные защищаются идеологически или религиозно. Он просто показывает пример: да, я все это понимаю, и даже не стараюсь оценивать это как трудное, или плохое, и понимаю, как ограничены всякие оценки. И я могу с этим жить.
Как известно, самое драматичное - это интегрировать образ, принять единство "хорошего" и "плохого". Отделять "добро" от "зла" ребенок перестает уже на первом году жизни - и учится "просто жить с этим", принимать неидеальность, трудиться, терпеть и трудно любить прощенное. И это гораздо труднее, чем, как в романтизированных сказках, найти корень зла, пролезть к нему, как Фродо с кольцом, рискнуть, победить или погибнуть.
Вот даже у христиан, проповедовавших прощение и безусловную любовь, в конечном итоге, в загробном мире, "добро" торжествует и достигает идеальности, полностью очищалось от "зла", и последнее шизоидно отщеплялось в ад. Даже они оставляли себе эту, имхо, упрощающую, ограничиавающую, искуственную надежду.
И ведь гораздо труднее, сложнее, живее - принять то, что ИДЕАЛЬНОГО НЕ БУДЕТ, и упиваться тоской по нему - глупо и пошло, и всегда будет смесь, и это и есть жизнь, И ТАК ЭТО И НАДО. Ни к чему делать из любого ограниченного понимания "смысла жизни" щит для защиты от бессмысленности. Мы, кажется, понимаем, что смысл есть - и понимаем, что мы сами - его воплощение - и будет с нас. Ни к чему поднимать его на знамя.
Для меня - терпко и важно, и трудно, и утешительно понимать, что НЕ БУДЕТ ни кары, ни воздаяния, алчущие и жаждущие правды не утешатся (в каком-то смысле они изначально, УЖЕ утешились, только сами-то они этого не знают), и не узнают, и никто не придет и не скажет: вы были молодцы, вы продержались, вы сохранили верность чему-то хорошему.
И в самом деле, как просто и ограниченно бы это было, каким плоским, конечным, был бы тогда искомый смысл, если бы он был таким образом достижим. Но, к счастью, он существует только вдали, в пределе, ВСЕГДА недостижим, и поэтому он всегда будет тянуть нас куда-то, И ЭТОГО-ТО МНЕ И БЫЛО НАДО. Сама эта щемящая сложность - живительна, сама грусть по ней движет нас, и делает нас людьми.
" [смерть говорит человеку:]
...иди за мною
у меня во гробе тихо
белым саваном укрою
всех от мала до велика
не грусти, что будет яма,
что с тобой умрет наука
поле выпашется само
рожь поднимется без плуга
солнце в полдень будет жгучим,
плиже к вечеру прохладным,
ты же, опытом научен....
...
из берцовой из кости
будет деревце расти
будет деревце шуметь
про девицу песни петь
баю баюшки баю
баю деточку мою
ветер в поле улетел,
месяц в небе побелел
"
(Заболоцкий? цитата по памяти, не точна, найду - приведу полную)
Но стоит сказать рациональное слово, и снова возникает искуственное построение, и сказанное - уже тривиально. Это уже опять идеология. еще что-то новое, важное ускользнуло. Смысл, похоже, есть, и тут не софизм, а если выводы из синергетики (про самоорганизацию) и сомнительны, то только в силу плохой формализации исходного вопроса, в силу неясности самого понятия "смысл". Но его рациональное понимание или непонимание - ничего не меняет. он реализован в "силе жизни" - в ней пусть и действует. Жизнь переживет и наше непонимание, и понимание, и нашу бессловесность - как этап, как шаг на пути, нужный, хороший, но не необходимый, стоящий в ряду других.
СЛОВА - НИЧТО
колыбельная
тишина, только шумят листья за окном
темнота
нет и темноты
а главное - остается
Примерно понимаю, почему я к нему обратился: как к последней точке перед XX веком. Как к уже-не-Толстому, но и еще не символисту.
Он же лишен идеологии. Он (уже) ничего не знает, но и (еще) не строит ничего и на этом незнании.
Мне подумалось: вот я размышляю про "силу жизни", про объективно существующий смысл существования живого, про то, что спонтанного саморазвития не отнять у реальности, и мы - одно из его выражений. И что, поэтому, смерть не страшна, она лишь шаг в развитии, и любовь - не меньшее самоотречение, чем смерть.
(И что даже если она будет преждевременной, это плохо, часть индивидуального содержания погибнет, но, к счастью, многое уже сделано, и многое дорогое мне сделано другими, и оно останется. "Доктор Живаго" уже написан, свет месяца в момент безвозвратной потери, свет рябины в низком слонце - этому содержанию уже ничего не грозит. Это несколько успокаивает.)
Вот я рассуждаю про все это, и я понимаю, что все эти мысли про объективно детерминированное развитие, придающее всему единую ценность и смысл - тоже "внутренняя идеология", тоже, в каком-то смысле догма. Или, по крайней мере, используется как догма. Толстой с Достоевским заимствовали такого рода опору из религии, они "знали, как надо" и утешались этим. В XX веке, после, в частности, "Будущего одной иллюзии" Фрейда, некритично принимать любые желаемые догматы стало сложнее, приходится искать опору с помощью науки, в объективных законах реальности.
А Чехову хватило силы жизни обойтись без опоры вообще. Опереться на саму жизнь, без более или менее искуственных интеллектуальных конструкций.
От этих расскзов у меня появилось сложное, трудно выразимое чувство, разом охватывающее и почти отчаяние, и почти счастье. Как будто бы он говорит: да, ничего не ваыходит и не выйдет. И мы можем ничего не знать, и не ломать голову: есть ли надежда, или ее нет. И при этом жить - а значит, находить или чувствовать в жизни нечто ценное, осмысленное, и терпеть ради него все прочее. Счастье имеет терпкий вкус.
Тут есть некая драма негордого, неосознанного, почти слепого участия. Но не того, которое столь гордо воспето Толстым. Может и того же, но именно не воспетого, а показанного на практике. Основное для меня слово, сказанное Чеховым - это не слова, а сам факт его жизни и творчества - в контексте того, что он чувствовал и понимал все то, от чего иные защищаются идеологически или религиозно. Он просто показывает пример: да, я все это понимаю, и даже не стараюсь оценивать это как трудное, или плохое, и понимаю, как ограничены всякие оценки. И я могу с этим жить.
Как известно, самое драматичное - это интегрировать образ, принять единство "хорошего" и "плохого". Отделять "добро" от "зла" ребенок перестает уже на первом году жизни - и учится "просто жить с этим", принимать неидеальность, трудиться, терпеть и трудно любить прощенное. И это гораздо труднее, чем, как в романтизированных сказках, найти корень зла, пролезть к нему, как Фродо с кольцом, рискнуть, победить или погибнуть.
Вот даже у христиан, проповедовавших прощение и безусловную любовь, в конечном итоге, в загробном мире, "добро" торжествует и достигает идеальности, полностью очищалось от "зла", и последнее шизоидно отщеплялось в ад. Даже они оставляли себе эту, имхо, упрощающую, ограничиавающую, искуственную надежду.
И ведь гораздо труднее, сложнее, живее - принять то, что ИДЕАЛЬНОГО НЕ БУДЕТ, и упиваться тоской по нему - глупо и пошло, и всегда будет смесь, и это и есть жизнь, И ТАК ЭТО И НАДО. Ни к чему делать из любого ограниченного понимания "смысла жизни" щит для защиты от бессмысленности. Мы, кажется, понимаем, что смысл есть - и понимаем, что мы сами - его воплощение - и будет с нас. Ни к чему поднимать его на знамя.
Для меня - терпко и важно, и трудно, и утешительно понимать, что НЕ БУДЕТ ни кары, ни воздаяния, алчущие и жаждущие правды не утешатся (в каком-то смысле они изначально, УЖЕ утешились, только сами-то они этого не знают), и не узнают, и никто не придет и не скажет: вы были молодцы, вы продержались, вы сохранили верность чему-то хорошему.
И в самом деле, как просто и ограниченно бы это было, каким плоским, конечным, был бы тогда искомый смысл, если бы он был таким образом достижим. Но, к счастью, он существует только вдали, в пределе, ВСЕГДА недостижим, и поэтому он всегда будет тянуть нас куда-то, И ЭТОГО-ТО МНЕ И БЫЛО НАДО. Сама эта щемящая сложность - живительна, сама грусть по ней движет нас, и делает нас людьми.
" [смерть говорит человеку:]
...иди за мною
у меня во гробе тихо
белым саваном укрою
всех от мала до велика
не грусти, что будет яма,
что с тобой умрет наука
поле выпашется само
рожь поднимется без плуга
солнце в полдень будет жгучим,
плиже к вечеру прохладным,
ты же, опытом научен....
...
из берцовой из кости
будет деревце расти
будет деревце шуметь
про девицу песни петь
баю баюшки баю
баю деточку мою
ветер в поле улетел,
месяц в небе побелел
"
(Заболоцкий? цитата по памяти, не точна, найду - приведу полную)
Но стоит сказать рациональное слово, и снова возникает искуственное построение, и сказанное - уже тривиально. Это уже опять идеология. еще что-то новое, важное ускользнуло. Смысл, похоже, есть, и тут не софизм, а если выводы из синергетики (про самоорганизацию) и сомнительны, то только в силу плохой формализации исходного вопроса, в силу неясности самого понятия "смысл". Но его рациональное понимание или непонимание - ничего не меняет. он реализован в "силе жизни" - в ней пусть и действует. Жизнь переживет и наше непонимание, и понимание, и нашу бессловесность - как этап, как шаг на пути, нужный, хороший, но не необходимый, стоящий в ряду других.
СЛОВА - НИЧТО
колыбельная
тишина, только шумят листья за окном
темнота
нет и темноты
а главное - остается
