hugan

В следующий раз как зайдет речь, надо "список литературы" выносить в самое начало. ( например, так: )

А вообще - чего меня, собственно, пробило: посмотрел в Ютубе программу Паолы Волковой про Малевича. (Волкову открыл для себя недавно благодара циклу "Мост над бездной" на ТВ КУльтура).

И будто бы вспомнил, что ведь не обязательно настолько сильно стремиться говорить человеческим языком, чтобы ничего лично важного сказать не удавалось и чтобы приходилось молчать.
ВОт я где-то выше писал про шизоидное до-предметное, до-символическое, признаковое восприятие. Цвет как таковой, форма как таковая, задействование очень базовых и эволюционно древних вещей, тех, из-за которых, опять же, красный (фрукты, огонь, кровь, заря перед бурей) мы воспринимаем как красный, синий (небо, вода) как синий и далее по концепции Люшера. В основе "эмоциональной окраски" цвета, очевидно, лежат устойчивые, повторяющиеся связи между цветом и потребностным значением предмета, свойства визуальной среды, в которой формировались наши предки. То же касается формы, ориентаций, расстояний: здесь действуют базовые "эмоционально окрашивающие" влияния очень базового опыта, в контексте которого каждая линия "поет свою песню", и эта песня может быть полна драмы и смысла. Поскольку все это - очень низкий, очень базовый уровень восприятия, вернуться на этот уровень по нескольким причинам сложно, и тех, кому это удается, часто не понимают. Среди причин - во-первых, психологическое сопротивление, связанное с тем, что "признаковое" (младенческое, шизоидное в смысле Кляйн) восприятие предшествует "шизоидно->депрессивному" переходу к синтетически-объектному восприятию, а этот переход травматичен, драматичен, как всякое рождение: именно в нем из конгломерата не связанный реакаций рождается целостное отношение, первое системное проявление ребенка как личности, как субъекта восприятия и отношения. (Повторюсь: драматизм этого перехода, в частности, в том, что ребенку необходимо выдержать тот факт, что в мире потребностно "хорошие" и потребностно "плохие" события всегда связаны и не могут быть полностью разделены на манер Страшного Суда) - т. е. ребенку необходимо расстаться с надеждой найти во внешнем мире нечто идеально соответствующее своим потребностям, идеально защищающее от страдания, идеально заботящееся, абсолютно хорошее и надежное, иллюзию чего давала шизоидная позиция, обслуживавшая раздельность "хорошего" и "плохого" опыта; расстаться и оплакать это расставание, пережить "депрессивную позицию" по Кляйн).
Так вот, чтобы абстрагироваться от объектов и вернуться к восприятию на уровне признаков, надо иметь дело с этой неосознаваемой, как все младенческое, драмой.
И, вторая причина, абстрагироваться от объектного восриятия, вовторить объектное восприятие новым, не проторенным путем - когнитивно сложно. Опыт синтеза объектов из примитивов привычен, автоматизирован.и, по сути, компульсивен.

Поэтому обычно не приходит в голову, что тот же "Черный квадрат" - это не элементарно просто, что это не "очень мало информации", что тут есть сложность другого, низшего рода, уровня зрительных примитивов, форм, цвета, и уровня базовых категорий физического моторного опыта, связанного с этими примитивами (в самом деле, прямой угол и "четырехсторонний" стиль восприятия плоскости - вперед-назад, вправо-влево - две ортогональнае оси, и факт ортогональности плоскости земли и силы тяжести - все это на базовом уровне входит в наш сенсомоторный опыт, но это не элементарно и требует осмысления и рефлексии, дающей возможность с этим оытом взаимодействовать, учитывать его более осознанно, в т.ч. и в практическом плане - тот же дизайн, эргоноика, психогигиена и пр. и пр.)

Но я другое хотел сказать. То, что некоторым людям удается говорить и понимать на дообъектном/досимволическом или раннеобъектном/протосимволическом языке - для меня лично утешительно. Прежде всего потому, что это дает и мне надежду когда-нибудь сказать и быть понятым. И еще потому, что, как мне кажется, именно на этом труднодоступном уровне заложен мощный конфликтогенный (а значит, и творческий) потенциал, постоянно и сильно сказывающийся в обычной практической жизни - и как дезадаптирующий-патогенный-разрушительный, и как эвристический-творческий-создающий_новизну..

Меня сильно интересует этот уровень. ПОэтому я повторяюсь и все время кружу вокруг чего-то.

После лета
и моря
выхожу опять в человеческое общежитие.


Пропустил диалог о счастье, смерти и ее связи с жизнью. Жаль.

Что-то в этой теме меня волнует: именно эта связь с жизнью, почти нужность смерти для жизни, ее роль в ней. Эта связь понятна при взгляде на эволюцию и на развитие культуры: нужна изменчивость, нужно самоотречение от привычного, радикальное обновление. Будчи нужной, приходя вовремя и завершая счастливю и содржательную жизнь, смерть совсем не кажется мне страшной. Страшно совсем другое - не успеть, пропасть даром.

Пониманий этого - полно в искусстве. Первым приходит на ум любимое: мысли о смерти доктора Живаго, Заболоцкий, Мандельштам, Бродский - открытым текстом: "Смерть -- не скелет кошмарный / с длинной косой в росе. / Смерть - это тот кустарник, / в котором стоим мы все."


Видится такая картина (попробую объяснить из субъективного, воображаемого):

Пусть человек дожил до старости, и пусть: начинается осень; над морем, над ракушечными косами горит желтая заря. За ней угадывается уже сентябрьский дым, огни сухой листвы в сумерках маленького городка, желтые окна, ожидание первых холодных дней, первого снега, Нового года. И вот, пусть этот человек стоит на берег моря, и пусть он оглядывается назад. И пусть он там видит: домики и деревья освещены желтой зарей, дети выросли, у них растут новые правнуки. Пусть даже книги - про Новый год, про эту осеньи про все это - написаны, что им самим, что - другими, и могучий поздний возраст более не нужен. В тягость ли жизнь - и да и нет. И хорошо бы, да нет сил. Но по-настоящему грустно оттого, что все равно нельзя высказаться вполне, все равно что-то остается, пропадает без пользы, горит, горит желтой зарей, и можно только - сообщить эту грусть как нечто самое важное, завещать ее саму, и способность к ней, и готовность к ней, и связанную с ней надежду. Но и это он как мог уже сделал, и он понимает, что он сделал все, что мог, и что больше ничего не нужно.

И все. И он может и не задумываться, и не пониать, что это хорошо, уже потому, например, что этот новый год - не нов для него, в полночь не будет совсем ничего необычного - вернее, оно случится не с ним. Правнуки идут из школы, а в сером сухом воздхе первые снежинки, и от этого разгораются их щеки, и точно так же в их душах разгорается счастливое ожидание. За алым светом просматриваются санные горки, цветные огоньки на рыхлом снегу в следах, темень льда на побережьи.
А деду его старое тело - на что? - еще какое-то время повспоминать, как все было, поиграть с собой в свою молодость, съездить, что ли, на лед, когда замерзнет... (Помереть, никого особо не отвлекая, до праздников?)

И дед видит: желтый свет комнатки общежития, чернильный октябрь в еще чужой и новой тогда Москве. Был стдентом, пил пиво на морозе (Букша), кофе по возвращении в тепло, ночью диктовал пьяный мысли для курсовой, а товарищ записывал, и он тогда говорил: в гробу будем отдыхать.

Ну так и выходит!

А еще раньше было все по-другому, больше, насыщенней, так, как сказать нельзя. Был еще более желтый свет дома, такой, что сказать нельзя, были Пододеяльник и Горшок, и была такая колыбельная: баю деточку мою, ветер в поле улетел, месяц в небе побелел...(Заболоцкий)

И полчается, что общежитие, новый год, детская спальня - все это одно, и дед навсегда во всей своей жизни.

Что и требовалось доказать (в той курсовой? в той колыбельной? (сон? (бред?)))

Все.


Можно себе это представить. Бывает ли так - вопрос другой.

Хочется жить и прожить нормально, чтобы дейтвительно все дела были к том времени сделаны - ну как когда к осени на огороде все убрано, заготовлено, посажено, посеяно.

Слово "посеяно" мне определенно нравится.
Про землю.